Осознавать себя я начал в промежутке от 2 до 3 лет. Я стал понимать, что у меня есть мама и папа, которые были самыми дорогими людьми на свете, а бабушка и дедушка – самыми добрыми, поскольку послушно выполняли мои капризы. Однако доброта не мешала им периодически, в зависимости от тяжести моих шалостей, наказывать меня. Со временем я стал понимать, что наказывая, они изгоняют тот страх, который испытали за меня после той или иной моей проделки. А шкодил я часто, так как был мальчишкой любопытным и непоседливым. Период от 5 до 7 лет был самым счастливым периодом в моей детской жизни. Я уже знал, что родился и живу я на Острове, который относился к Первомайскому району города Владивостока и, заплатив 30 копеек за ребёнка и 70 копеек за взрослого, можно было оказаться через 80 минут в этом городе, пройдя на морском трамвайчике по Амурскому заливу около 30 км. 

   Я знал историю своего появления на свет, так как она была неординарна и в чём-то комична и трагична одновременно. Эту историю во время праздничных застолий непременно кто-нибудь вспоминал, при этом мои близкие и гости начинали смеяться, смаковать отдельные моменты того события. 

Население острова составляло 4-5 сотен человек. На острове был небольшой рыбоперерабатывающий завод, несколько сейнеров и мотоботов, которые и снабжали заводик сырьём, то есть рыбой. Мой папа работал на одном из таких сейнеров. Уходили они в море рано утром, а возвращались затемно, занимаясь прибрежным ловом. Единственным медицинским учреждением у нас была амбулатория, в которой терапевтом, хирургом, главврачом, а как оказалось впоследствии, и акушером-гинекологом, был фельдшер Петрович. Знания об отечественной фармакологии в его голове приживались с трудом, а потому, учитывая свой многолетний опыт, он придумал панацею от всех болезней. Имя этого чуда медицины - спирт, причем, невзирая на пол и возраст пациентов, принимать его рекомендовалось только внутрь. А поскольку Петрович был натурой с тонкой душевной организацией, сильно нервничал и переживал за больных, то львиную долю панацеи он употреблял сам. Все прекрасно понимали уровень подготовки нашего Эскулапа, но уважали и относились к Петровичу хорошо, поскольку он был действительно добр и чуток со всеми, и это невзирая на то, что человек испытал все тяготы войны и был 2 раза ранен. Первый раз под Москвой в 1941 году, а второй раз в Белоруссии 1944 году. Оба раза ранения он получал, вытаскивая наших раненных бойцов с передовой во время боя. 

   Со временем, вспоминая его, я понял, что чуткость, доброта и уважительное отношение ко всем без исключения и было тем лекарством, той панацеей, от которой люди действительно выздоравливали. Так что дорожка к нашей амбулатории не зарастала. Пожилые, да и не только пожилые жители нашего острова постоянно хаживали к Петровичу, чтобы получить свою порцию доброты и тепла, а его у Петровича с лихвой хватало на всех, а кое-кто ходил и за несколькими граммами «панацеи». Впоследствии и я часто забегал к Петровичу. Он встречал меня всегда одними и теми же словами: 

– Ну, егоза, что выберешь? Клистир, рыбий жир или гематоген? Я почему-то всегда выбирал гематоген, а он продолжал: 

– Надо бы тебе поставить клистир. Может, тогда хоть чуть-чуть посидишь на месте.

   Что такое рыбий жир и гематоген я знал, а вот клистир – нет, но если после его применения люди сидели на месте, то по определению это было не мое лекарство. А Петрович по-детски радовался моей сообразительности:

– Надо же, какое постоянство вкуса, а клистир всё же вкуснее. 

Но я чувствовал какой-то подвох и никогда его не выбирал.

И так 20 июня 1956 года моей маме очень захотелось родить меня. День стоял тёплый и солнечный, но ветер на море был приличный и на воде образовались белые барашки, что свидетельствовало о волнении моря на 4-5 баллов. Маму довели до причала, где стоял наш почтовый катерок, ровесник Ноева ковчега, а может, из его остатков и построенный. Маму аккуратно свели по сходням, и она заняла единственную каюту на этом плавсредстве, находящуюся в его трюме. Время поджимало, поскольку я вёл себя беспокойно, и капитан решил сократить путь, пройдя некоторое расстояние не Амурским заливом, который был более закрыт островами, а, следовательно, там было спокойнее, а Уссурийским заливом, который выходил в открытое море. Затем через пролив Старка между островами Попова и Русский он опять выходил в Амурский залив, выигрывая при этом миль 7-8. Шторм между тем усиливался, а перед входом в пролив Старка наш катерок попал в такую боковую болтанку, что дал течь, а мою маму начало мутить. Капитан принял единственное правильное решение – вернуться, и по радио велел Петровичу приготовить все, что нужно для родов. Катерок всё же дошёл до причала и сумел пришвартоваться к пирсу, но болтало его очень прилично. С большим трудом моряки, по счастью оказавшиеся на берегу, практически на руках вынесли маму на пирс, а надо сказать о том, что пирс возвышался над судном метра на 2, поэтому в условиях болтанки операция была очень рискованная. И когда маму усаживали на телегу с лошадью, которую пригнал предусмотрительный Петрович, все с ужасом увидели, что катерок начал тонуть прямо возле пирса, а команда из 3 человек как зайцы попрыгали на причал, и через минуту из воды торчала одна мачта. Катерок потом трактором вытащили на берег, сняли такелаж и всё, что было можно, но ремонтировать не стали. Так он и стоял на берегу, как «Арго» Ясона, а я впоследствии играл на нём, представляя себя то Куком, то Колумбом, видя перед собой не остров Попова, а как минимум Америку. А маму мою отвезли в амбулаторию, где я на стыке знака Близнецов и Рака благополучно появился на свет и принял меня Петрович.