1 2 3 4 ->Глава 5. Школа

   В школу я пошел записываться сам, так как мой отец был как всегда в рейсе, а мама на работе. Она дала мне документы и показала на здание в полукилометре от нашего дома. Это и была школа. Зайдя в здание, я спросил техничку: «Где записывают в школу?» Она завела меня в кабинет, и я встретился со своей первой учительницей Агрипиной Петровной, женщиной дородной лет пятидесяти пяти. «Хочу записаться в школу»,  - сказал я. Агрипина Петровна посмотрела на меня  и спросила: «Документы с собой?» я отдал ей документы, и она, записав мои данные, сказала: «Первого сентября прибыть в школу, будешь учиться у меня в 1 «б» классе». Агрипина Петровна была женщиной, свято верящей в идеи коммунизма, которая уже в осознанном возрасте видела все: революцию, НЭП, сталинские репрессии, войну. И все эти невзгоды не только не поколебали ее веру, а наоборот укрепили. Мир ее давно был поделен на белых и красных, при этом она оставалась женщиной довольно доброй, но с замашками диктатора, сказывалась комсомольская юность. Первые четыре класса мне запомнились как белые и черные полосы, хотя справедливости ради надо сказать, что белых полос было больше. Учеба, учеба, учеба, затем неслучайная, а чаще всего случайная шкода – наказание. Такой алгоритм жизни был у меня в то время. Думаю, процентов девяносто мальчишек живут по такому графику. Агрипина Петровна очень не любила нарушителей дисциплины: «Как без дисциплины мы бы построили ТуркСиб, Днепрогэс, выиграли Великую Войну?» -  часто спрашивала она, но иногда перегибала палку. Как-то, учась еще в первом классе, на большой перемене, я забежал в магазин за конфетами. Очередь была небольшая, но я задержался и опоздал на урок. Агрипина Петровна встретила меня грозным окриком: «Встань в угол за доску!» Я встал за доску, так как она отступала от стены метра на два и вертелась на подставке. С одной стороны она была разлинована в косую линейку, а с другой – в клетку. Класс и сама Агрипина Петровна видели только мои ноги. Про меня забыли минут на двадцать. Мне было скучно стоять за доской и я начал поглощать карамель, которая была в карманах моих брюк, а обертки, что бы не бросать на пол, складывал туда же. Конфеты кончились. Агрипина Петровна вспомнила обо мне и велела подойти. Я подошел к ней. «Где был? Почему задержался?» Я ответил, что был в магазине, покупал конфеты. «Где конфеты?» «Уже нету – съел». Агрипина Петровна залезла ко мне в карман, и на пол посыпались обертки от конфет. Возмущению ее не было предела! Как, вместо наказания он съел конфеты? И она влепила мне ладонью по лицу. Я повернулся и, подойдя к парте, стал  собирать учебники в портфель. Если ретушь на заднице я еще терпел, то удары по лицу уже не мог,  сказались полгода проведенные на улице. На грозный окрик: «Куда пошел?», я ответил:» Я не буду учиться в школе, где бьют по лицу. «Будешь, никуда не денешься! Не получишь ни шапку, ни пальто!» Я добежал до дома без шапки и пальто. После уроков Агрипина Петровна пришла к нам домой с моими вещами. И они пили чай и разговаривали с мамой. И они вдвоем уговаривали пойти завтра в школу. На следующий день я все-таки пошел в школу. Агрипина Петровна по-прежнему грозно продолжала разговаривать со мной, но что-то изменилось, голос уже не казался таким грозным, а потом я понял: исчез металл в голосе, и он перестал быть таким уверенным как прежде. Между тем Агрипина Петровна могла быть бесконечно добра ко всем без исключений. Когда у одной девочки из нашего класса не стало родителей, она ее удочерила, и по всем признакам девочке было уютно и комфортно в доме учительницы, а сама Агрипина Петровна всегда была окружена стайкой наших девчонок. А еще мне запомнилось посещение нашего класса фронтовиками. Приходил к нам минометчик, очень серьезный мужчина, полный Кавалер Орденов Славы. Звание это на фронте считалось выше звания героя Советского Союза. Получить ордена Славы трех степеней и остаться живым в ту войну, я даже не знаю,как это назвать: счастье – не подходит, везение – тоже, скорее всего – это чудо смерти вопреки.  Приходил снайпер  - Герой Советского Союза, перестрелявший больше роты фашистов, это был вылитый Теркин. Смеялся больше всех, и было это не наиграно, а просто такой веселый человек. Очень было интересно послушать их, и как-то не верилось, что, вот перед тобой и можно подойти и поздороваться за руку – Герой, которым выпала эта тяжелая, но, думаю, самая почетная мужская работа  - защищать Родину. Однажды, бегая по коридору школы, услышал, как старшеклассники сказали: «Смотри, «видак» пришел». Я спросил, о ком это они так. «А это тот, кто кого-то видел из вождей революции», ответили мне. И довольно часто такие люди приходили и рассказывали нам, я думаю, свои фантазии на тему «обнял и прослезился». Особенно мне, да и не только мне, запомнился один тип. Даже Агрипина Петровна морщилась, когда он уходил. Пришел он во френче,  галифе военного покроя и кирзовых сапогах. Весь он был какой-то суетливый, дерганый, а глаза бегали, ни на ком не останавливаясь, так что заглянуть в них было не возможно. Рассказывая, он доставал пожелтевшие газетные вырезки о судах над тем или иным «врагом народа» или группой «врагов народа». Говорил о бдительности, которую потерял не только народ, но и некоторые наши вожди. После его ухода всем было неприятно, и хотелось вымыть руки. А потом пришел период, когда надо было развенчать культ личности Сталина. Видимо такие директивы пришли и в школу.  Но что нам могла рассказать учительница, которая свято верила в то, что надо было развенчивать. Агрипина Петровна рассказала нам каким плохим был Сталин, по отношению к Надежде Константиновне Крупской. Как он подолгу не принимал ее, заставляя ее просиживать в приемной часами, а потом, с особым возмущением, с металлом в голосе сказала: «Доходило до того, что Сталин посылал матом подальше бедную Надежду Константиновну!» Кто такой дедушка Ленин, я знал, Надежду Константиновну тоже, но Сталина я не представлял себе. Видел картины, плакаты с его изображением, но как Ленина его нигде не описывали. Видя возмущенное лицо Агрипины Петровны, я подумал: «Видно паршивый дядька был этот Сталин!»  Хуже сторожа в городском парке, который вечно гонял нас с аттракционов. «Да еще ругается матом как сапожник, да дурной он был человек». Вот так учась считать, писать и потихоньку вырастая, мы закончили четвертый класс, и Агрипина Петровна набрала себе новых первоклашек. А мы еще долго на переменах забегали к ней кто похвастаться, кто поплакаться. А через год Агрипина Петровна ушла на пенсию, и виделись мы с ней только один раз – после службы в армии. Встретил я ее на улице Русской, поздоровался. Учительница меня узнала и вспомнила все мои проделки, мы посмеялись, а потом она пошла по своим делам. И я увидел с каким трудом, помогая себе палочкой, она передвигается. Больше мы не встречались. Моя первая учительница! Женщина со сложным и тяжелым характером, свято верящая в коммунистическую идею. Как сейчас перед глазами ее удаляющаяся спина , и хочется поклониться до земли ей, уходящей на всегда и сказать: «Низкий вам поклон, Агрипина Петровна, от всех нас, ваших учеников, которые вольно или невольно сворачивали вам кровь и миллионами убивали ваши нервные клетки, а вы для всех нас находили   нужные слова и, ох, какие нелегкие решения». А еще я завидую, тому поколению людей – у них была вера в светлое будущее, и жить с верой было легче. Сейчас люди стали меркантильными, вера во что-то хорошее заменила вера в деньги. Причем достались они нынешним нуворишам легко, и не знают они цену им, и как с ними обращаться. Недавно в одном офисе я увидел один доллар США вставленный в добротную рамку, висящую на стене. «Раньше вешали иконы, а вы, что же, молитесь на них?» - посмеялся я. «Да нет! Что вы! Это чтоб деньги водились!», - ответили мне. Господи! Да от того, что у вас бумажка висит на стене, денег не прибавиться. Взрослые умные люди – и такая ахинея. Мыслят как хитрый еврей: все мы годим в синагогу, что нам жалко, вдруг он есть? Прикрыли отсутствие совести в душе дорогими костюмами, но пошлость никакими одеждами не прикроешь. Придумали новый язык, чтоб не так резало ухо. Воровство – нецелевое использование и умение жить. Взятка – откат, и уже как-то легче, как будто переехал из одной статьи Уголовного Кодекса в другую, более мягкую. Все на продажу! Недра, людей, Родину! Продавайте! Желаете жить блядию? Живите, это ваша жизнь и она дается один раз! Но не надо доказывать нам через СМИ, что это настоящая жизнь. Всю жизнь эти господа будут испытывать страх и дискомфорт от того, что все есть, но что-то не так. А это остатки совести грызут и не дают желаемого покоя., потому что совесть не абстрактное понятие. И живут эти люди без Родины, по принципу: с деньгами везде Родина. Но вся эта шелуха со временем пропадет, Родина останется. И мне их откровенно жаль, не знают они связи с клочком родной земли, бедные ущербные люди. Человек без Родины не будет счастлив. Мудрость эта озвучена не одним гением прошлых веков, а то, что люди не знают этих прописных истин красноречиво говорит об отсутствии интеллекта и душевной пустоте. Да Бог им судья! Бесполезно метать бисер перед свиньями. 

В шестой класс я пошел в новую школу. Все блестело, пахло краской, новые просторные классы, а спортивный класс просто меня очаровал. Следующие пять лет я буду проводить в нем не многим временем меньше, чем в учебных классах. У нас ввели кабинетную систему, теперь не учитель  идет к нам в класс, а мы в кабинет того или иного предмета. В школе увеличилось количество учеников, а следовательно и количество учителей. Все они были люди разные, как говориться, со своими тараканами в голове, но, как правило, очень хорошие люди. 

Нина Павловна, учитель химии и наш завуч. Любить свой предмет – это нормально, но так как любила свой предмет Нина Павловна,  это отдельная история. Рассказы о том, какие перспективы открываются на этом поприще у молодых ученых химиков, постоянно присутствовали на ее уроках, сколько еще неоткрытых элементов и как почетно попадание твоей фамилии в таблицу Менделеева. Если человек любит свою профессию, он заражает этой любовью и свое окружение, то есть нас, своих учеников. Под влиянием этих рассказов, я даже стал посещать факультатив по химии, что немедленно отразилось на моих оценках по этому предмету в лучшую сторону.  В непринужденной беседе как-то легче усваивался материал, а Нина Павловна умела рассказывать. Ох, умела! А мне нравилось капать кислотой на сахар и смотреть, как обугленный столб полз из пробирки, а еще мы научились делать пластилиновые (бомбочки) из красного фосфора и селитры, но это закончилось плохо. Нам с товарищем пришлось забеливать нагар после взрывов на стенах школы. А товарищу еще мазать ожоги на руках. Однако это не испортило моих хороших отношений с Ниной Павловной. А после одного случая я понял, что Нина Павловна не только умна, но еще и мудра. Все мы знаем прописную истину, что девочек бить нельзя, но с пятого по восьмой класс – это почти невыполнимая задача, а потом, становясь старше, ты вдруг начинаешь понимать, что в девочках есть что-то, к чему тебя необъяснимо влечет , причем не ко всем сразу, а как-то выборочно двум – трем. И вот ведь незадача, в нашем классе случилась любовь, да такая, что Ромео и Джульетта отдыхают. И все бы было хорошо, но родители одного из влюбленных подняли шум, и вся эта шумиха грозила выплеснуться за пределы класса, школы и так далее. Наша классная руководительница сверкала железными зубами: «Какой позор! Могут быть дети!». Не знаю, как это происходит в современных школах, времена меняются, но тогда это было настоящее ЧП. Нина Павловна собрала всех действующих лиц, родителей с обеих сторон и самих подстреленных Амуром. Спросила, чего они желают добиться? А когда родители с пеной у рта ответили, она им на пальцах объяснила, что они могут натворить. Это был не пафос, а обыкновенные житейские слова, которые били точно в цель, потому что правда в этих словах была оголена до стыда, и доходила не до ума, а прямо в душу и сердце. Через пятнадцать лет я встретил этих супругов на вечере встреч. У них было четверо детей, и они по-прежнему ходили, держа друг друга за руку. Зашел разговор и об этой истории. Я напомнил, им кому они обязаны тем, что их любовь и их самих не втоптали в грязь. Они очень удивились, они до сих пор искренне верят в то, что ничего плохого с ними не могло произойти.  Что и без вмешательства Нины Павловны все было бы хорошо. Я не стал их разубеждать. Блажен тот, кто верует. Счастливые люди, они как дети, и дай Бог так и прожить им в этой вере и счастье, потому что такие пары как маяки для других. Ведь вот оно, такое тихое семейное счастье. Другие могут сказать -  повезло! Хорошо! Но если вам не повезло раз и два и три, значит уже не в везении дело, а в вас, и надо хорошенько задуматься. Научить или дать точный рецепт я не могу. Я не истина в первой инстанции, и не Господь Бог. Но совет дать могу. Для начала очистите свои мысли от злобы, зависти и всякого мусора, перестаньте искать виноватого, научитесь видеть красоту вокруг вас, и тогда вы увидите, что жизнь становится легче и веселей. А к чистым мыслям тянуться люди с чистыми, искренними чувствами. Научитесь ценить в человеке не внешность, а искренность и чистоту помыслов. Научившись этому, вы увидите, что даже ошибки не будут фатально влиять на вашу психику. Я не призываю вас становиться блаженными, нет! Наоборот вы будете очень четко представлять, чего вы хотите от жизни и как этого добиться, и научитесь вежливо, но очень твердо говорить нет тем, кто пытается навязать чуждые, неприемлемые для вас мысли и поступки. Не стесняйтесь раз и навсегда расставаться с такими людьми. Я не знаю, осознавали ли Нина Павловна, какой жизненный посыл она нам давала. Думаю, как мудрый человек осознавала, но это понимание не превратило ее в ментора поучающего всех и вся. Я никогда не слышал ее кричащей или говорящей повышенным тоном. Всегда спокойна, рассудительна, смотрящая  на вас по верх очков, мудрым, все понимающим взглядом, такой я ее и запомнил, такой она и останется в моей памяти на всю оставшуюся жизнь. Некоторые могут сказать: «Конечно, будешь тут крутиться, ведь она защищала не только учеников, но и свою должность.» Согласен! Но честно, представьте себя на месте Нины Павловны в той ситуации и ответьте, искренне ответьте, смогли бы вы найти такие слова, которые бы успокоили все стороны, помирили их и помогли им уйти домой не со злобой и ненавистью в душе, а мыслями о будущем родстве? Большой вопрос.

   Были очень курьезные случаи с преподавателями. Однажды мы вдвоем с товарищем прогуливались по коридорам школы, все почтительно расступались перед нами, поскольку я уже к десятому классу выполнил норматив кандидата в мастера спорта по плаванью, а мой товарищ был перворазрядником по самбо. Как вдруг перед нами оказалась спина какого-то ботана в очках, который не спеша, а самое главное, не уступая нам дорогу, плелся по коридору. Получив шлепок по плечу от перворазрядника, ботан улетел влево от нас, и какая наглость, подбежав к нам закричал: «Я учитель!» Получив шлепок в левое плечо, уже от меня, он улетел вправо, а мы не спеша продолжали свой променад, не прерывая свою беседу о проблемах советского спорта. Начался урок, и вдруг нас вызывает директор. Директор наш был офицером в отставке, и был очень незаметен в школе, хотя был он высокого роста, поджарый и симпатичный мужчина, видимо у него был такой стиль руководства. Войдя в кабинет, мы с удивлением увидели сидящего там ботана: «Настучал, гад,» - подумал я. И тут директор, с трудом сдерживая смех, стал нас распекать. Оказывается ботан наш новый учитель физики. Когда запас армейского юмора у директора закончился, он нас просил: «Ну, что, прикажите, с вами делать? Вызвать родителей?» Но тут вмешался ботан. «Я удовлетворен, претензий не имею», - сказал он после наших извинений. Сергей Васильевич, так звали нового учителя, действительно не имел после этого случая претензий и никогда не вспоминал этот казус, а тем более не пользовался своим положением учителя, что бы нам как-то отомстить, в общем оказался мужиком. А вот женская половина нашего класса долго издевалась над Сергеем Васильевичем, задавая ему вопросы с подтекстом и строя глазки. Сергей Васильевич краснел до неприличия, но марку держал, отвечая подчеркнуто вежливо. А когда Сергей Васильевич совсем освоился, румянец на его щеках в таких ситуациях перестал появляться, и наши занозы от него отстали. 

   О наших физруках я могу сказать только очень хорошие слова. Анекдот о том, что у трудовика перегар выходит сам собой, а у физрука через свисток, в нашей школе был не актуален. И наш преподаватель труда и учителя физкультуры были не то, чтобы трезвенниками, но знали меру и время. На уроках я был как священная корова у индусов, потому что практических во всех спортивных соревнованиях юноши нашего класса, и я в том числе, были основой команды. Баскетбол, волейбол, ручной мяч, легкая атлетика, спортивный туризм и ориентирование, кроссы и так далее, во всех этих соревнования мы принимали непосредственное участие. Так что, когда мы приходили на урок, нас спрашивали: «В какую игру будете играть?» Мы выбирали либо баскетбол, либо гандбол, а когда преподаватель уходил в свою комнату, мы начинали играть в мини-футбол. Тогда такого вида спорта не было, но ворота для гандбола один в один и для мини-футбола, так что мы опередили время, играя, в футбол в зале и не знали, что это будет отдельный вид спорта. Иногда и преподаватели выходили и с азартом гоняли мяч вместе с нами. Приходя на вечера встреч с выпускниками, я всегда спускался в спортзал к нашим учителям физкультуры, и тогда с полным пониманием того, что имеем право, мы выпивали по сто граммов спиртного. 

   Был у нас и классный руководитель Елена Николаевна, женщина лет сорока, с полным ртом металлических зубов, она вела у нас математику. Елена Николаевна считала, что чем громче она будет говорить или кричать, то смысл сказанного быстрее дойдёт до наших мозгов. Она могла двадцать – двадцать пять минут объяснять новую тему, а потом, уставившись на доску, замолчать и простоять так минуты две – три, затем подойти к столу и еще несколько минут смотреть в конспект. И в итоге сказать: «Зачеркните все в тетрадях, это не правильно, а новую тему изучите сами параграф такой-то страница такая-то». Удивительно, но в нашем классе почему-то никто не стал великим математиком, парадокс. А еще у Елены Николаевны полностью отсутствовало чувство юмора, это может показаться смешным, если бы не было так грустно. Мы страдали от этих смотрящих на тебя глаз с немым вопросом: «Что здесь смешного?» Когда класс уже натурально валялся от смеха. И мы, кстати, никогда не издевались над этой бедой Елены Николаевны, но она сама своим поведение и непониманием, нет, скорее, своеобразным пониманием происходящего доводила нас до истерики, а потом сама же и обижалась. Мы сначала даже пытались объяснить ей: вот это - так, а это – так. Опять взгляд с немым вопросом: «Что здесь смешного?» В конце концов, мы привыкли к этому свойству характера Елены Николаевны и уже не хохотали, а пропускали мимо ушей все ее закидоны. Помню такой случай, произошедший с нами в начале десятого класса. Физкультуру нам поставили четвертым уроком во вторник и четверг, а пятыми уроками у нас были история и литература. Поскольку стояла золотая осень, мы бегали заниматься физкультурой в городской парк. Естественно мужская часть класса всегда опаздывала на пятый урок, если преподаватель литературы относилась к этому спокойно, то преподаватель истории встала на дыбы. В один прекрасный вторник, мы, мальчишки моего класса, побив рекорд опоздания аж на двадцать пять минут, потому, что мы успели сразиться с параллельным классом в футбол, ввалились мокрые и потные в класс. Поскольку, когда начинался урок, раздевалки закрывались, то мы ввалились в класс в трусах и майках. Прием нас ждал на высшем уровне. Помимо учителя истории в классе находились: директор, классный руководитель Елена Николаевна и завуч Нина Павловна. Нас выстроили около доски, и начали задавать вопросы: «Когда началось? Почему происходит? Когда закончится?» Я набегался и чувствовал легкую истому и негу, когда молодой, еще не узнавший боли травм и запредельных нагрузок большого спорта, организм начинал восстанавливаться и работать как часы. Поэтому я решил молчать и не возбухать, потому что элементарно было лень напрягать извилины. И вдруг Елена Николаевна обратилась ко мне: «Володенька, когда лично ты положишь конец опозданиям?» Я витал где-то в облаках, машинально ответил и даже не подумал, что ляпнул: «Положу конец!» Первым заржал офицер в отставке – наш директор, но под строгим взглядом Нины Павловны осекся, но было поздно, засмеялись все, и девчонки в том числе. Не смеялся только я и Елена Николаевна. И тут Елена Николаевна выдала свой. перл: « А что тут смешного?» Директор заржал громче всех, тут и я, поняв всю комичность ситуации, тоже засмеялся. Елена Николаевна добил всех, заявив: «Это уже не смех, это уже ржание. И что смешного в опозданиях?» Директор сполз под парту, Нину Павловну потряхивало, так она пыталась скрыть смех, и посреди этого дикого хохота стояла, возмущенно переводя взгляд с одного на другого, Елена Николаевна.  Итог: у нас отобрали портфели и велели хоть из-под земли привести родителей. Я очень не любил эту процедуру. Потому что моя мама страдала комплексом вины, если кто-то, где-то, когда-то, что-то подумал про меня, я уже был виновен в ее глазах. И никакие доводы ее убедить в обратном не могли. Пришлось пережить и это. Когда все закончилось, ко мне подошла Нина Павловна и сказал: «Хамить, Володя, никому, даже Елене Николаевне, нельзя.» И первый раз в жизни я решил схитрить перед Ниной Павловной, не хотелось объяснять, как все произошло на самом деле, ведь не поверит мне Нина Павловна. И я спросил ее: «А вы о чем  Нина Павловна?» Тогда, глядя на меня поверх очков, она влепила мне звучный щелобан в лоб, и подражая грузинскому акценту, сказала: «Маладэц!» А теперь, сядьте, кто стоит, через год после нашего выпуска директором школы назначили Елену Николаевну. Видимо господа из Районо и Гороно был нужен именно такой директор, с таким вопросом в глазах. С Ниной Павловной не забалуешь, она так скажет, что и крыть будет нечем, а тут пожалуйте – ручной директор.   Года через три или четыре я пришел к преподавателю русского языка и литературы Ларисе Семеновне на последний звонок, я всегда старался попасть на встречу к ней именно в это время. Мероприятия быстро кончались, и мы, попивая шампанское у открытого окна, могли спокойно наслаждаться беседой в ее кабинете на втором этаже. И вдруг я услышал команды, как командуют кинологи своим питомцам: «Иванов, немедленно вернись! Я кому сказала, вернись!» Мы глянули с Ларисой Семеновной друг на друга, и дружно и громко засмеялись. С улицы задали вопрос: «А не Володенька ли там хохочет и что тут смешного?» «Да, Елена Николаевна», -высунувшись в окно сказал я. «Не забываешь нас и  школу?» «Никогда, Елена Николаевна, вас никогда не забуду!»